г

До сих пор материк Гондвана
под началом царя Гвидона.
На дорогах лежит гуано,
и гавроши живут говённо.

Там запрет на кино Годара;
в атмосфере — дожди и грады.
Там во власть волокут Гейдара
и забыли Гайдара, гады.

Там мужчины глотают гингко;
подцензурны там братья Гримм, но
там Газманов корпит и Глинка
над тридцатым проектом гимна.

Но в тебе та Гондвана. Генно.
И братаешься, выпив грога,
с крокодилом по кличке Гена
и с Баталовым (кличка Гога).

A когда-то бывал ты гунном
и, являя натуру гунью,
вдохновенно валял по гумнам
Агриппину, Галину, Груню.

Там с друзьями вы драли гланды,
в жарких спорах срывая горло —
так хотелось в герои, в гранды,
чтоб звучать горячо и гордо.

Но не вышел ни Митич, Гойко,
ни Каспаров не вышел, Гарри.
И ужасно темно и горько.
Время гоблинов. Запах гари.

Хоть зови ты к мольберту Гойю,
хоть уткнись в телевизор грустно…

Буква «г» над твоей главою
пролетает и гадит гнусно.

©Александр Габриэль

Шансон


Соберись и не будь как податливый воск, для себя находя благородный пример в марш-броске вдохновенных суворовских войск через Альпы, Памир и гряду Кордильер. Этот век — не совсем волкодав, но борзой, то насыщен и полон, то холодно-пуст… А искусство кипеть паниковской слезой — не важнейшее из современных искусств. Десять брошенных женщин пекут каравай; им бы только тебя заманить калачом… А веселые други орут: «Наливай!», продолжая разнузданный трёп ни о чём. Только, ёлки-моталки, кричи — не кричи, хоть бреди в колее, хоть живи на краю, коль нездравого смысла косые лучи озаряют хромую судьбину твою. Иногда под конём, а порой на коне, иногда по долинам, порой по горам…

Лишь бы голоса ты не терял, шансонье, и не верил размаху чужих фонограмм.

©Александр Габриэль

Облади-облада


Холода у нас опять, холода…
Этот вечер для хандры — в самый раз…
В магнитоле — «Облади-облада»,
а в бокале черной кровью — «Шираз».
И с зимою ты один на один,
и тебе не победить, знаешь сам…
Не до лампы ли тебе, Аладдин,
что поныне не открылся Сезам?!
И не хочется ни дела, ни фраз,
и не хочется ни проз, ни поэз…
Проплывают облака стилем брасс
акваторией свинцовых небес.
Но уходят и беда, и вина,
разрываются цепочки оков
от причуд немолодого вина
и четвёрки ливерпульских сверчков.
Ничему ещё свой срок не пришел,
и печали привечать не спеши,
если памяти чарующий шёлк
прилегает к основанью души.
Так что к холоду себя не готовь,
не разменивай себя на пустяк…

(Это, в общем-то, стихи про любовь,
даже если и не кажется так).

©Александр Габриэль

45

Не помогут «крибле-крабле!», грешный опыт бытия…
Глупо сбился мой кораблик с курса кройки и шитья.
Проявив натуру сучью, жизнь явилась — и ушла.
Нидерландец мой летучий; деньги, карты, два ствола.

Всё не так и всё иначе; для других встаёт заря…
И висят по реям мачо, бунтовавшие зазря.
Перекисли разносолы, пересох надежд родник.
Роджер, некогда веселый, головёнкою поник.

Ты б, кораблик мой, свободно взял да в небо воспарил.
Говорят, что это модно — без руля и без ветрил.
Не вскрывать же, право, вены, не шептать судьбе: «Я пас…»,
если есть прикосновенный рома терпкого запас.

Годы — странная поклажа, сеть зарубок на столе…
Капитан без экипажа, в развалюхе-корабле…
Мореходу экстра-класса свято верится в одно:
хоть куда бы.
Без компаса.
Лишь бы только не на дно.

©Александр Габриэль

У истоков

Он не знал и не чтил мандельштамов и блоков,
лишь о девах мечтал да о шалой «капусте».
Но — стоял у истоков. Стоял. У истоков —
не в какой-то там дельте. Не где-то там в устье.

И заметьте: у этих истоков стоял он! —
а ведь мог бы сидеть. И лежать мог бы тоже,
аккуратно укрытый большим одеялом,
равнодушный, вальяжный и схожий с вельможей.

И, свой взор устремив в направленьи востока,
сам себе улыбаясь задумчиво-криво,
он стоял у истоков. Точней, у истока.
И мочился в него с небольшого обрыва.

©Александр Габриэль