“Уйди!”

Я столько раз просил тебя: “Уйди!”
Утрачена мечта, надежда, вера…
Устал я припадать к твоей груди
немалого (чего уж там!..) размера.
Я, право, ничему уже не рад;
и мне удрать бы, словно от бандитов,
от всех твоих неслыханных затрат
и диких сексуальных аппетитов.
Готов сидеть бесстрастно, как апач,
живой души при этом не тревожа,
и запивать винцом футбольный матч
подальше от супружеского ложа.
Рыдай, кричи… Я холоднее льдин.
Бесстрастен. Настоящий папарацци.
Мне сочетанье слов “совсем адын”
милее всех словесных комбинаций.
Ты плачешься: мол, я плохой и злой,
порой шипишь ничуть не хуже кобры…

А мне — тебя бы только с глаз долой.
Я сразу стану ласковый и добрый.

©Александр Габриэль

Скромняга

Он не был славен духом и отвагой,
ему судьба не подавала знак…
Он числился законченным скромнягой
по меркам даже признанных скромняг.
То лысиной светя, то сединою,
немодный, словно чайник со свистком,
ни с кем не дружный, брошенный женою,
влачился он по жизни бурлаком.
И, вех не помня и вперед не глядя,
бесцветно и бессмысленно живя,
как Папа Карло, он пахал на «дядю»
с зарплатою, достойной муравья.
В краю орлов он был из ряда решек,
вороной белой, глупой и больной,
объектом нескончаемых насмешек,
озвученных в глаза и за спиной.
А дома он, под вечер выпив браги,
срывал с двери чулана пять замков…

И падали в обьятия скромняге
останки убиенных им врагов.

©Александр Габриэль

Писанина

I

Как бесцельны и нелепы размышления,
то к полуночи мутируют в терзания,
а отсутствием состава преступления
при наличии состава наказания;
ставший топкою, не помнящею розжига
и огня, непобедимого и ражего,
ты пытаешься гордиться тем, что прожито;
ты пытаешься сродниться с тем, что нажито,
и, не слишком-то довольный результатами,
ты по-прежнему не склонен к революции…

А над серыми осенними закатами
безразлично облака несутся куцые,
демонстрируя своим существованием,
от тебя бесповоротно не зависящим,
до чего твои ничтожны упования,
порожденные сознаньем трезвомыслящим…
Не структурой с привлекательной начинкою
на пороге золотого увядания —
остаешься незаметною песчинкою
в развороченном карьере мироздания.

II

Становиться в чайльд-гарольдову позу надоело. Мне в другой бы малинник, и попробовать громадину-Прозу, Кастанеду превзойдя и Елинек; и словесному предаться раздолью, упиваясь незаслуженным раем, рифму с ритмом отпуская на волю, чтобы скатертью дорожка была им. И охотно с метрономного такта чьи-то души уводя в небо сине, научиться описанию факта, композиции, сюжетной рутине. Про других учиться петь, про другое, про всеобщее, про море и сушу… А себя уже оставить в покое и не рвать на клочья смертную душу. Станет Проза мне медком, карамелью, заменителем кристального света… Всё бы так, да только вот — не сумею. И отчетливо предчувствую это.

III

Просто хобби. И как хобби — невинно. Писанина, вот и всё. Писанина. Прегрешение уставшего «эго». Словоблудие. Попытка побега в те миры, где ты и больше, и ярче, где тебе уже не надобно, старче, золотой русскоязычной рыбёшки и ведущей к процветанью дорожки… Здесь и сухо, и тепло, и, как будто, все слова здесь — и товар, и валюта, день сегодняшний, а также вчерашний, баш на баш, легко срывающий башни. А слова — порой спасают от боли, переводят через минное поле; ослабляют их небесные звуки ощущение бессилья и муки. Расставаясь с оболочкою бренной, ты выходишь за пределы Вселенной; путь отныне твой — искристый и длинный…

Писанина.
Что возьмешь с писанины?!

©Александр Габриэль

Муму

Поди объясни: для чего, для кого, для кому
уходишь с утра в звуки му, в полутьму, в кутерьму —
туда, где твои абырвалги, твои рудники,
где вцепится боль саблезубою кошкой в виски.
И каждый, не лыком шиит, пусть однажды решит,
кто ближе душе: Насреддин иль Гарун аль-Рашид
в краях, где волнующий бой «Пересвет — Челубей»
за вящее право купить пылесос на eBay.
Вчера — со щитом, а сегодня — пожалте на щит;
а кто-то твердил: человек — это гордо звучит…
Лишь нежно играет, вселяя в живое наркоз,
искусственный свет с лепестками искусственных роз.
Отсюда — попытки укрыться в тоске, в ОРВИ,
в тупеющем телеэфире, в стихах о любви,
в отстроенных карточных стенах, потоках дождя,
в угрозах начать всё сначала, чуток погодя.
Но как ты себя ни зови: господин, паладин —
не так уж и важно, когда остаешься один.
И тонешь, и тонешь, уходишь под воду, под лёд
кудлатой дворняжкой, грозой баскервильских болот.

©Александр Габриэль<

Волшебная сила искусства

В реальной жизни больше нет эмоций.
Утратили отличья рай и ад.
В тебе темно и пусто, как в колодце,
заброшенном десятки лет назад.
Любовь и дружба больше не тревожат.
Забыты люди, даты, города…
И каждый новый день, который прожит,
уходит в Никогда и Никуда.
Нет счастья, боли, ощущенья цели,
куда-то делись радости и гнев…

А глянешь на картину Боттичелли —
да так и застываешь, охуев.

©Александр Габриэль