Поймав кураж, отринув ложь, не растеряв запас сноровки, ты в дом повешенного вхож, где речи — только о веревке, о чёрном струпе языка, похабно вылезшем из глотки; ещё о том, что мало водки, и том, что ночь наверняка уже не станет белым днём,досужей выдумкою зрячих; и жизнь уютней кверху дном, пусть кто-то думает иначе, пусть кто-то думает о том, как было здорово при свете; но наступает Время Йети, входящего без стука в дом…
Хоть говорил великий Ом про значимость сопротивленья, но — подгибаются колени, когда заходит Некто в дом; когда заходит Некто в дом, ища ягнёнка на закланье, и пахнет гнилью и дождём его свистящее дыханье; Колгейтом чищены клыки, на лбу тату из трёх шестёрок; он приближается, как морок несочинившейся строки; и нет спасения уже, как рыбе, брошенной на сушу; и кошки — те, что на душе скребли — вконец порвали душу.
Но всё не так. И жизнь — не та. И нет на авансцене монстра… — лишь смайл Чеширского Кота, причуда графа Калиостро; и в дом вторгается рассвет, невыносимый сгусток красок — сигналом для срыванья масок, видений, снов и эполет. Но мысли, что не рады дню, одновалентны и преступны… Любовь, что сгнила на корню, распространяет запах трупный. И, перебрав десятки вер, стремясь то в ангелы, то в черти, ты знаешь:
жизнь
печальней смерти,
мой друг, бессмертный Агасфер.
©Александр Габриэль
Оставить комментарий